Первое, с чем сталкивается исследователь, занявшийся проблемой революций - это неопределенность предмета. Специалисты не могут договориться не только об определении понятия революции, но и о том, можно ли считать революцию самостоятельным объектом анализа. В общем, это неудивительно. События, однозначно относимые к революционным, достаточно немногочисленны. Разные исследователи насчитывают во всей мировой истории от трех-четырех до десятка «бесспорных» революций. К тому же эти события происходили в столь различные времена и в столь различных экономических, политических и культурологических условиях, что схожесть происходивших процессов скорее вызывала удивление и недоумение, чем давала базу для научного анализа. В то же время известно множество явлений, которые близки к революциям, но по ряду признаков отличаются от «классических» случаев, причем подобных явлений насчитывается много больше, чем «бесспорных» революций.
Исследователи часто пытаются выйти из этой ситуации, либо подменяя революции более общими понятиями, такими как коллективное насилие, развал государства; либо разделяя случаи революционных ситуаций и результативных революций; либо, наконец, ограничивая свое исследование сопоставлением нескольких конкретных революций и отрицая возможность более глобальных обобщений. Подобные тенденции сейчас являются преобладающими, они отодвинули на задний план поиски универсальных подходов к исследованию революций.
Однако отличие «классических» или «великих» революций от всей совокупности близких к ним явлений и по радикальности, и по воздействию на мировую историю столь велико и очевидно, что попытки сгладить эти различия, свести их к чисто количественным параметрам в конечном счете обречены на неудачу. Если рассмотреть работы, в которых сопоставляются несколько революций, становится очевидным: никому не приходит в голову всерьез сравнивать российскую революцию 1917 года с французской 1830 года или с восстаниями в испанских провинциях в 40-х годах XVII века. Зато сопоставление с английской революцией XVII века, Великой Французской, а также китайской и мексиканской революциями представляется вполне правомерным, и к нему достаточно часто прибегают исследователи.
Вопрос о месте «классических» революций в мировой истории стал особенно актуальным в последние годы, когда произошел крах мировой коммунистической системы - сложное и многогранное историческое событие, в котором переплелись национально-освободительные движения, политические перевороты, радикальные социальные и экономические преобразования. Можно ли отнести все эти процессы к революционным? На этот счет нет единого мнения, однако некоторые исследователи ставят, например, события в России конца XX века в один ряд с Великой Французской революцией и большевистской революцией 1917 года. (Причем число сторонников такой позиции по мере продвижения российской революции постоянно возрастало).
В какой-то мере эта книга идет наперекор сложившейся традиции. Ее задача - исследование именно полномасштабных, «классических» революций, случавшихся в мировой истории достаточно редко, но оставивших в ней неизгладимый след. Причем революций, происходивших на самых различных этапах развития цивилизации: от еще не знавшей машинного производства Англии середины XVII века и до России конца XX века, времени информационных технологий и освоения космоса. Мы не обойдем вниманием и другие способы социальной трансформации, но рассмотрим их в контексте либо предпосылок, либо последствий великих революций.
Определенный подобным образом предмет исследования вызывает серьезные проблемы. Можно ли найти нечто общее в причинах, предпосылках явлений, происходивших в столь разное время, в столь различных регионах, в столь несхожих условиях? Положительный ответ на этот вопрос подразумевает, что общность причин может быть определена на достаточно абстрактном уровне: в каждой стране, в каждую эпоху они будут иметь свое конкретное обличие.
И все же схожесть просматривается достаточно четко. Революции происходят в тех странах, которые сталкиваются с принципиально новыми, нетипичными для них проблемами, порожденными как процессами внутреннего развития, так и общемировыми, глобальными тенденциями. При этом институциональная структура и психологические стереотипы населения этих государств не позволяют гибко приспосабливаться к новым требованиям; и эти встроенные ограничители, препятствующие адаптации, не удается устранить в процессе эволюционного развития. Если в системе общественных отношений нет внутренних преград, не позволяющих обществу адекватно реагировать на возникающие проблемы, приспособление возможно без революционных катаклизмов, хотя оно бывает достаточно болезненным. Таким образом, принципиальный фактор устойчивости структур и отношений, сложившихся в обществе - это их адаптивность, способность приспосабливаться к изменяющейся среде.
Июль–октябрь 1917 года
С апреля по июль авторитет Временного правительства резко падает. Складывается ситуация двоевластия
, когда формально власть принадлежит Правительству, а реально властью обладает Петросовет. 4 июля в Петрограде расстреляна мирная демонстрация. Пытаясь решить проблему двоевластия, Правительство запрещает деятельность Петросовета, большев ...
Закат эпохи Брежнева
После инсульта в 1979 году Брежнев практически прекратил управление страной. Вся власть перешла к бюрократии. Для поддержки умирающей экономики активно начали продавать электроэнергию и топливные ресурсы (нефть, уголь, газ). Все слои власти пронизывала коррупция, бюрократия чувствовала свое всевластие и безнаказанность, процветало «теле ...
Основные направления и результаты внешней политики Российской империи в
первой половине XIX века. Европа
Для внешней политики России начала XIX века характерно лавирование между интересами Англии и Франции. Александр I восстановил разорванные Павлом отношения с Англией, главным торговым партнером России. Одновременно он проводил политику «умиротворения» в отношении наполеоновской Франции. Однако агрессивные действия Франции в Европе привел ...